«Милая моя Баб Катя! Очень был рад твоему письму (от 6 авг.) Спешу тебя успокоить: по поводу твоих представлений “меня на войне”. Я же писал, что нахожусь не на самой передовой, где действительно пахнет адом, а на некотором расстоянии, куда только во время сильного обстрела доносится гул и изредка долетают шальные снаряды. Вот и сейчас немец бьет по бугру в трех км от нас, а мы сидим совершенно спокойные: пока «нас это не касается». Вот к такой условной опасности можно привыкнуть и я считаю, что привык к ней. Авиация, вот оружие, которое еще опасней в стороне от переднего края, т.к. не всегда под рукой есть ямка, куда можно укрыться, и то теперь они редкие гости. Больше все наши гудят над головами. Воевать стало лучше, воевать стало веселей! За спиной чувствуешь колоссальную силу моральной и технической помощи. И все мы приучили себя забывать о всех страстях, лишь только они миновали. Тихих часов для работы и отдыха мне вполне хватает, в этом ты можешь за меня быть вполне спокойной. Теперь вот Лавруша вступил в действие, где-то под Спас-Деменском. За него я страшно беспокоюсь. Ему, должно быть, труднее. Целую тебя, дорогая моя. Твой И.» Описывая свои фронтовые будни легко, спокойно и почти весело, Иван старался успокоить бабушку и всех домашних. Лавруша, о котором он в конце письма так искренно беспокоится, это его младший брат Лаврентий, ушедший на фронт добровольцем. Истинный трагизм этого «успокоительного» письма, датированного 14-м августа 1943 года, состоит в том, что старший брат Иван не знал, что накануне, 13 августа его младший брат погиб.