13 июля не стало Татьяны Михайловны Котеневой-Громан — детского поэта и педагога, 25 лет руководившего литературной студией «Жизальмо» в стенах РГДБ. С 1990 года студия «Жизальмо» была домом для детей и подростков, обнаруживших в себе тягу к слову. Татьяна Михайловна всегда привечала всех, кто приходил к ней, — от детей, только что научившихся писать печатными буквами, до ветеранов студии, уже окончивших институты, живущих взрослой жизнью, ставших родителями. То, что они продолжали приходить сюда, показывает, что «Жизальмо» было больше чем просто детским ЛИТО: это клуб одаренных людей, друзей, которых Татьяна Михайловна смогла объединить при всей их непохожести.
Сама она взяла себе роль мягкого знака в слове «Жизальмо», образованном из начальных букв имен самых первых студийцев. Еще мягкий знак есть в слове «любовь»: любовь к детям, к их мышлению и фантазии помогала жить и ей, и нам. Многие дети, пишущие стихи и прозу, вообще занимающиеся любым творчеством, не находят понимания у сверстников. Татьяна Михайловна создала среду, в которой мы с малых лет учились уважению к другим, к их работе, к их попыткам — если не всегда удачным, то всегда искренним. Простые литературные игры, которые стали обязательной частью занятий «Жизальмо», всегда были общей радостью, школой остроумия. Чтение же и обсуждение новых стихов, рассказов, даже пьес и романов — делом предельно серьезным, требующим тишины. Татьяна Михайловна не терпела постороннего шума, когда кто-то из студийцев читал свою новую вещь. И в этом все были равны, вне зависимости от возраста и заслуг. А заслуги были: Татьяна Михайловна гордилась, что воспитала многих молодых авторов, решивших связать судьбу с литературой. Кто-то поступал в Литературный институт, кто-то издавал свои книги, кто-то выигрывал конкурсы и премии, кто-то публиковался в журналах. И каждую такую публикацию Татьяна Михайловна встречала с радостью и гордостью, каждой находила место на жизальмовской выставке в Комнате любимых занятий. (Какое точное название!) Разумеется, не все студийцы стали литераторами, но, кажется, все стали достойными людьми — во многом благодаря Татьяне Михайловне.
При этом она никогда не считала себя учителем — говорила, что учит разве что хорошему вкусу. На занятиях она читала нам Ахматову, Высоцкого, Пушкина, Шевченко, рассказывала о живописи и кино, объясняла своего рода литературный этикет. Например, подписывать свои рукописи. Не полагаться слишком на память, раз уж мы решили связать свою жизнь с бумагой.
В ее жизни было многое. Было детство, из которого она запомнила, например, страх перед черными машинами, по ночам выезжавшими на аресты. Было общение с советскими андеграундными художниками: отец ее мужа, Дмитрий Громан, был одним из авторов «белютинской школы». Была работа в Московском метро: Татьяна Михайловна была обходчицей, и трудные ночные смены в тоннелях потом превращались у нее в легкие детские стихи. Были детские творческие конкурсы и школы, помимо «Жизальмо»: она была первым педагогом поэтического направления в фонде «Новые имена». Были любимые дочь и внуки, любимый муж Геннадий Дмитриевич, с которым они жили душа в душу, который искренне болел за дело жизни Татьяны Михайловны и за ее студийцев. И была студия «Жизальмо», расставания с которой она не мыслила даже в дни тяжелой болезни. Она верила — со всей скромной гордостью, присущей ей, — что в другом, более справедливом мире ей за ее подвижничество «зачтется». Но и здесь, в мире менее справедливом, оставшемся без Татьяны Михайловны, мы знаем, что не стали бы собой без нее.
